Мученики за веру: о подвиге святой Перпетуи
Остановимся на изображении подвига одной из самых светлых представительниц мученичества святой Перпетуи.
Пред нами – благородная гражданка, дочь богатого и знатного гражданина одного из знатнейших городов Северной Африки – Карфагена [1]. Она уже замужем, имеет дитя и наслаждается счастливой жизнью. Но она решилась стать христианкой, – и отныне ее жизнь должна представлять один непрерывный подвиг, непрерывное мученичество.
Весьма большую ошибку допустил бы тот, кто с представлением о мучениках и мученичестве соединял бы только мысль об орудиях пытки, о диких зверях, амфитеатре, истязаниях, смертной казни…
Нет, чтобы вполне понять мученичество, нужно проследить его в стенах дома, в кругу семьи, среди ежедневной обстановки. Жизнь того времени была плодом вековой цивилизации: она вся была пропитана языческим духом, в малейших мелочах обставлена языческими формами.
Вот наступает языческий праздник. Как держать себя христианину? Должно ли ему принимать участие в общем веселье или, по выражению сурового Тертуллиана, плакать, в то время как мир веселится, и веселиться, в то время как мир плачет? Не будет ли сочтено воздержание среди общего веселья, а иногда и среди безобразных оргий – безмолвным укором?.. Вот сосед, давно знакомый, но ставший чуждым по вере, приглашает на семейное жертвоприношение. Каким мог быть ответ? Только отказ (а ведь эти приглашения бывали очень часты)… Обычный способ выражения, постоянные возгласы в разговоре: «Клянусь Геркулесом!», «Хвала Зевсу! » – как они должны были звучать для христианина, верного своему Богу до полнейшей воздержности в словах и выражениях?
Да не подумает кто-либо, что только крайняя нетерпимость могла возмущаться подобными пустяками. Для нас это – пустяки. Наше время отличается пошлым искусством произносить слова без определенного значения или, что еще хуже, прикрывать красивыми фразами некрасивые вещи.
Далеко не так думали и поступали христиане первых веков.
Христианин всецело предавался Христу; поэтому всем: осанкой, манерой держаться, образом мыслей – он отличался от язычников. Что ни движение, что ни слово – то мужественное и жертвенное исповедничество. Все это возбуждало в язычниках непонимание и недоброжелательство.
Но особенно тяжелым было положение жены-христианки, бывшей замужем за язычником. Здесь разделение проникало в самые близкие, самые задушевные отношения, вносило недоверие, раздражение, ненависть.
Могла ли супруга язычника исполнять спокойно свои религиозные обязанности, будучи зависимой от мужа, который зачастую бывал страшным деспотом? Могла ли, не возбуждая подозрений, посещать по вечерам богослужебные собрания? Могла ли оказывать гостеприимство странствующим братьям? Могла ли посещать мучеников в темницах? Нередко язычник-муж, не встречая сочувствия жены своим языческим привычкам, становился ее палачом. Вот каково было положение христианина, особенно христианки, в языческой семье и в обществе и вот почему оно часто разрешалось мученичеством и смертью!
Святая мученица Перпетуя
Перенесемся теперь в любой город Италии, Галлии [2] или Северной Африки. Гонение только что разразилось – христиане, во дни спокойствия участвовавшие в общественной жизни и появлявшиеся на форуме, спешат принять разного рода предосторожности, стараются уклоняться от злобной подозрительности и избегать предательства.
Наступает самое тревожное время для Церкви. Главным действующим лицом в этой страшной драме преследования, охоты на христиан является чернь, невежественная и дикая. Кровожадный крик: «Христиан ко львам!» – громко раздается на улице.
«Язычники,– говорит современник,– громадными толпами врываются в дома служителей Истинного Бога, каждый бросается в тот дом, который ему наиболее известен, чтобы грабить и разорять. Драгоценности расхищались, а предметы, ничего или очень мало стоившие, и разная домашняя рухлядь сжигались на улице. Точь-в-точь если бы город подвергся неприятельскому разгрому».
В Карфагене, в одно из таких преследований, попала в тюрьму и Перпетуя. Ей было всего двадцать два года. Когда преследование еще только начиналось, отец старался уговорить ее отречься от христианства. «Отец! – возразила молодая христианка, указывая на лежащий у ее ног сосуд.– Видишь ли ты этот сосуд? Можешь ли ты назвать его как-либо иначе, чем он есть на самом деле? Смотри!.. И я не могу назвать себя иначе, как христианкой!»
Спустя несколько времени она была уже в темнице. Нужно знать римскую тюрьму, чтобы составить себе приблизительное понятие о том, что должны были испытывать заключенные. Языческое общество не знало гуманности, не знало того, что человеческая природа имеет великое значение сама по себе, независимо от внешних отличий и прикрас.
Если не было особенной какой-нибудь причины щадить арестованного, то его бросали в ужасную темницу, которая нередко находилась под землей. Ни свет, ни свежий воздух не проникали туда. Там заключенных часто томили голодом и жаждой. «По повелению императора умерщвлять нас голодом и жаждой,– пишет один карфагенский исповедник,– мы были заключены в двух комнатах, где нас и томили, не давая ни есть, ни пить. Огонь нашего мучения был так нестерпим, что никто не надеялся перенести его».
Тяжелое впечатление произвела тюрьма на юную исповедницу. «Я ужаснулась, – говорит она. – Прежде я никогда не была в такой кромешной темноте. Тяжелый день!.. Страшная жара от множества заключенных, жестокое обращение солдат и моя мучительная тоска о моем ребенке!»
Церковь делала все, что могла, для того, чтобы облегчить участь заключенных. Это ей нередко удавалось благодаря продажности тюремных сторожей. Может быть, и сами языческие власти смотрели сквозь пальцы на сношения христиан, остававшихся на свободе, со своими заключенными братьями, надеясь, что ласки и услуги родственников и друзей смягчат упорство заключенных.
«Заключенные в темницу непременно должны иметь, кто бы служил им»,– писали в Карфаген римские христиане. Впрочем, не было нужды в поощрениях к выполнению святой обязанности относительно заключенных.
Известно, что первые христиане отличались особенным усердием к исповедникам, горели к ним такой любовью, что старались заметить и запечатлеть в памяти все слова и движения их, не могли и насмотреться на них…
В той ревности, с какой верующие стремились посещать исповедников, они позабывали иногда даже самые простые, обыкновенные средства предосторожности, так что сами епископы нередко призывали их к бдительности.
Развалины древнего Карфагена
Вот что по этому поводу пишет святитель Киприан своей пастве: «Хотя братья по любви своей стремятся собираться и посещать исповедников, которых Бог удостоил уже прославить славными начатками, однако, по моему мнению, нужно делать это осторожно, не толпами, не собираясь вместе, чтобы тем самым не возбудить злобы».
Посетили верующие и Перпетую, тосковавшую более всего о своем младенце. Диаконы купили ей большую свободу: она получила возможность несколько часов в день проводить в некоем «удобном месте» и поспешила воспользоваться этим облегчением для того, чтобы кормить грудью свое дитя. Так прошло несколько времени. Наконец ей позволено было взять свое дитя к себе в тюрьму. «Темница теперь для меня стала дворцом»,– говорила обрадованная мать, лаская малютку. Какая мать не поймет этой радости!
Если, однако, языческие власти надеялись, что во мраке тюрьмы ослабеет решимость и мужество борцов новой веры, то они жестоко ошибались. Честь пострадать за великое и святое дело, живое сознание Божественной помощи, обещанной каждому страждущему за правду, всеобщее горячее сочувствие братьев, сестер и всей Церкви – все это способствовало тому, чтобы еще более укрепить христианина в его святой решимости и возвысить его над самим собой…
Величественные видения уносили узников из окружающей действительности, и, как первомученик Стефан [3], они созерцали отверстое небо и победные венцы, спускавшиеся на их чело. Рассказы о видениях в темнице очень часто встречаются в «Актах мученических»…
Перпетуя, среди мертвого мрака темницы, видит золотую лестницу, достигающую до самого неба. Но эта лестница была так узка, что только одному можно было всходить по ней. По бокам лестницы находились разного рода орудия пытки, а внизу, у первой ступеньки, лежало страшное чудовище, которое грозило пожрать всякого, кто осмелился бы приблизиться к нему.
Перпетуя устремляет свои взоры наверх – и там, среди отверстого неба, видит своего брата Сатура [4], который в то время еще не был схвачен, но потом добровольно предал себя мучениям. Взоры сестры и брата, смотревшего вниз, встретились…
– Перпетуя! Я жду тебя,– восклицает Сатур.– Но смотри, чтобы чудовище не повредило тебе.
– Во имя Господа Иисуса Христа,– отвечает Перпетуя,– оно не сделает мне никакого вреда.
Чудовище, как бы устрашась мученицы, медленно и грозно поднимает свою голову. Перпетуя без малейшего колебания всходит на первую ступеньку и раздробляет голову врагу. Она поднимается все выше и выше и, наконец, достигает до самого Неба.
Здесь пред ее взорами расстилается на необозримое расстояние сад, посреди которого сидит весьма большого роста Старец, с белыми как снег волосами. На Нем – одежда пастыря стад, Он доит своих овец. Вокруг Него стоят многие тысячи одетых в белые блестящие одежды. Он обращает на Перпетую благосклонный взор и говорит: «Здравствуй, дочь моя!» Затем Он подзывает ее к Себе и подает кусок сыру, приготовленного Им Самим. Она принимает сыр с благоговением и начинает есть, а все стоящие кругом возглашают: «Аминь!»
Во время этого восклицания Перпетуя пробуждается, продолжая ощущать невыразимую приятность райского вкушения.
Весьма часто заключенные видели и своих – уже увенчанных мученическим венцом! – братьев. Так, Перпетуе явился диакон Помпоний, незадолго пред тем пострадавший.
Он стоял в дверях тюрьмы и звал исповедницу. На нем была белая прекрасная одежда. Перпетуя пошла за ним по неровному и извилистому пути. Они пришли к амфитеатру, взошли на арену. Перпетуя дрожала от страха. «Не бойся, я буду с тобой и помогу тебе бороться»,– сказал Помпоний и отошел в сторону. Перпетуя огляделась, увидала громадную толпу народа и удивилась тому, что не было зверей.
Но в это время явился египтянин отвратительного вида и с толпой своих не менее мерзких служителей стал готовиться на борьбу против Перпетуи. Между тем на помощь последней явились прекрасные юноши. Перпетуя изготовилась для борьбы, словно мужчина. Юноши умастили мученицу маслом, между тем как египтяне катались по песку арены.
Скоро явился Муж необыкновенного роста: Он досягал высоты амфитеатра. Его одежда была прекрасна. В одной руке держал Он посох, словно глашатай военный, а в другой – сверкавшую ветвь с золотыми яблоками.
Прекратив всеобщее волнение, Он громко возгласил, обращаясь к Перпетуе: «Если этот египтянин победит тебя, ты будешь им убита; если ж тобой он будет побежден, эта ветвь будет твоей наградой». Долго длилось состязание, пока, наконец, Перпетуя не сокрушила своего противника. Народ страшно зашумел. Защитники Перпетуи торжествовали.
Державший золотую ветвь вручил ее победительнице со словами: «Мир тебе, дитя мое!» Тут она пробудилась и поняла, что ей предстоит бороться не со зверями, но с диаволом – и победа будет ей наградой.
Древний город Карфаген. Реконструкция
Мученики нередко видели себя и уже причисленными к лику торжествующих братьев на Небе и поклонялись Христу. Сатур, брат Перпетуи, видел во сне, как взяли его четыре Ангела, надели на него белую одежду и повели его между сонмом мучеников, из которых иных он знал еще на земле.
«Мы видели большой блеск,– рассказывает Сатур, – и слышали голоса, взывавшие: «Свят, Свят, Свят!» Затем мы предстали Престолу Самого Иисуса Христа и облобызали Его». Сколько мужества могла вдохнуть в сердца мучеников эта надежда – облобызать Иисуса Христа! Великие пастыри Церкви, принесшие себя в жертву за дело Божие, также очень часто являлись заключенным среди их видений…
Так освещалось неземным сиянием место ужаса, и, по выражению «Актов мученических», из мрака тюрьмы исходила Небесная радость, а из ветвей терновника расцветала корона!
Но гораздо опаснее и страшнее, чем все лишения заключения, были увещания и просьбы родных-язычников, обращенные к исповедникам. Ориген [5] говорит, что мученичество тогда достигает своей вершины, когда нежнейшие просьбы родных соединяются с насилием мучителей для того, чтобы поколебать мужество исповедников. «Если мы,– говорит он,– в продолжение всего времени испытания не допустили диаволу внушить нам дух слабости и колебаний, если мы перенесли все ругательства, все мучения от наших противников, все их насмешки и оскорбления, если мы перенесли сострадание и мольбы наших родных, называвших нас глупыми и бессмысленными, если, наконец, ни любовь дорогой супруги, ни любовь милых детей не убедили нас дорожить этой жизнью, если, напротив, отрешившись от всех земных благ, мы вполне предались Богу и жизни, от Него исходящей,– только тогда мы достигли высшего совершенства, высшей ступени мученичества».
Да, любовь к родным была одним из величайших испытаний для мучеников. Мученики Церкви не были фанатиками, заглушившими в себе все человеческое в угоду любимой идее. Напротив, сердце их всегда было раскрыто для всех благороднейших чувств и привязанностей.
Таков вообще дух христианства, которое не подавляет, но возвышает и просветляет все истинно человеческие стремления.
Но мученикам приходилось разрывать самые близкие узы родства, как скоро они становились в противоречие с высшим законом человеческой совести.
На этот раз последователи Христа должны были представить своим поведением и выразить истину слов Господа: Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего и матерь, и жену и чад, и братию и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик (Лк. 14, 26).
Вот пред нами глубоко трогательное зрелище. В темницу к дочери является престарелый отец. Перпетуя должна выдержать сильнейшие испытания. Отец истерзался от душевных мук; он уже не приказывает, нет,– он просит, умоляет, наконец, бросается на колени перед дочерью:
– Дитя мое! Умилосердись над моей сединой, пожалей своего отца, если я еще достоин этого имени… Вспомни, как я носил тебя на руках своих, как лелеял тебя, пока ты не расцвела как майский цвет, вспомни, как я всегда предпочитал тебя твоим братьям,– не сделай меня предметом поругания… Посмотри на свою мать, братьев, сына, которому не жить без тебя… Не делай нас несчастными.
И бедный отец снова падает ниц перед дочерью, называет ее своей царицей, госпожой, снова целует и обливает слезами ей руки.
С невыразимой тоской смотрит мученица на отца. Но луч решимости и покорности воле Божией блестит в ее взоре:
– Батюшка! Все случится по воле Его. Наша жизнь не в нашей власти: мы все в руке Господа…
Открывается суд над заключенными, является проконсул. Громадная толпа окружает свои жертвы, как бы сторожа их и опасаясь, чтобы они не исчезли из ее кровожадных рук. Наступает критическая минута. Отец с младенцем на руках протискивается сквозь толпу и снова является перед дочерью.
– Пожалей своего ребенка! – восклицает он раздирающим душу голосом.
Но тут не место для родственных увещаний. Заключенные – пред лицом власти. Проконсул дает знак, и солдаты палками гонят несчастного отца вместе с внуком. «Скорбью пронзилось мое сердце,– пишет Перпетуя.– Как будто мне самой наносили удары – так мне больно было видеть страдающего отца». Однако прокуратор [6] уже обращается к мученице:
– Пощади седину отца, сжалься над своим ребенком, принеси жертву цезарю.
– Ни за что на свете!
– Итак, ты христианка?
– Да, я христианка.
Вот сущность допроса. Больше ничего не нужно. Ответ получен утвердительный, «преступление» доказано. Теперь должен состояться приговор. Одно имя христианина влечет за собой тягчайшие обвинения, заключает в себе всевозможные дурные свойства возмутителя, злодея, государственного преступника. Обвинительный приговор был неизбежен: он некоторым образом носился в воздухе – в воздухе, пропитанном народной ненавистью. Это суд, так сказать, безличный, но тем более страшный, и относительно решения не может быть ни малейшего сомнения.
Христианские мученики на арене Колизея
«Когда дело идет о других преступниках,– говорит Тертуллиан,– то недостаточно, если обвиняемый объявляет себя убийцей, поругателем святыни, кровосмесителем, врагом государства: прежде чем состоится приговор, судья подробно расспрашивает об обстоятельствах и свойстве преступления, о месте и времени, о роде и способе – расспрашивает свидетелей, соучастников…
Ничего этого нет при допросах христиан! Одного только добиваются ради удовлетворения народной ненависти: не исследования преступления, но – единственно – признания в имени».
Итак, обвиняемый, желавший остаться верным своему обету, должен был дать только один ответ – ответ, который получали языческие судьи в течение трех столетий на всем протяжении громадной империи: «Я – христианин!» Возвышенный ответ со стороны тех, которые так часто слышали крик кровожадной толпы: «Христиан – на съедение львам!»
С величественным спокойствием, осененный неземным сиянием, обвиняемый на все вопросы отвечает только: «Я – христианин!» Как кратко, но как велико это слово в устах того, который ради этого имени пренебрег всеми земными выгодами!
– Ты из какого звания? – спрашивает судья.
– Я родился свободным, но я слуга Христов,– отвечает христианин.
Открытое пренебрежение всеми земными преимуществами, подчинение всех отношений одному высшему закону есть отличительная и всеобщая черта христиан того незабвенного времени. Свидетельством этому могут служить надписи, встречающиеся в катакомбах. Эти надписи, за весьма редкими исключениями, совершенно умалчивают о земных отношениях отшедшего в вечность…
Итак, получив признание в имени, проконсул старается, не дозволяя никакой свободной защиты, поколебать твердость обвиняемого. Он принимает на себя роль искусителя, выставляет на вид опасности, которым подвергает себя исповедник, грозит неизбежной казнью; иногда, с точки зрения практически опытного человека, остроумно осмеивает притязания исповедника на Небо и вечное блаженство. Но исповедник остается непоколебим. Все угрозы, обольщения – тщетны. Теперь должен состояться приговор.
В первой половине III века простой смертной казнью более уже не довольствовались. Императоры ввели в употребление пытки и истязания. Впрочем, пытки и истязания на практике были применяемы и раньше. Стоит прочитать, например, хоть «Послания» Церкви Лионской, чтобы понять, каким ужасным мучениям подвергали христиан.
«Диакон Санкт [7], – пишут христиане, находящиеся в Лионе (в Галлии), братьям в Азии и Фригии,– претерпел с мужеством, превышавшим силы человеческие, все муки, какие только палачи могли придумать в надежде заставить его произнести какое-либо слово, оскорбляющее веру и звание. Твердость свою он простирал до того, что даже не хотел сказать ни своего имени, ни рода, ни звания.
На все вопросы отвечал только: «Я – христианин!» – это было его именем, родиной, выражением всего, чем он был. Мучители другого ответа добиться не могли! Твердость эта до того раздражила председателя и палачей, что они раскалили полосы меди и прикладывали к самым чувствительным частям тела диакона. Плоть обуглилась,– но мученик даже не изменил положения своего. Несколько дней спустя, когда воспаление ран его сделало их столь болезненными, что он не мог терпеть никакого прикосновения, мучители снова подвергли его пыткам. Мученики Александр [8] и Аттал [9], прежде нежели их умертвили, перенесли множество мучений. Александр не выразил никакой жалобы, не произнес ни одного слова, но внутри души своей беседовал с Богом. Аттал же, пока его жгли на раскаленном стуле, кричал своим палачам: «Теперь вы сами пожираете мясо человеческое!» (язычники обвиняли, между прочим, христиан в том, что те на своих собраниях будто бы употребляют человеческое мясо).
Юную Бландину [10] и мальчика лет пятнадцати, именем Понтик [11], ежедневно приводили в амфитеатр, надеясь устрашить видом мучений, которым подвергались прочие христиане. Их настойчиво убеждали поклясться именем богов, но они с презрением отказались. Тогда толпа пришла в ярость и без всякого сострадания к юности Понтика и девичеству Бландины подвергла их всем возможным мукам, принуждая к отступничеству,– но твердость детей была непреодолима.
Понтик, воодушевленный сестрой, которая даже в виду неверных все продолжала укреплять его и убеждать к терпению, перенес мученичество и восторжествовал над слабостью своей юности и жестокостью мучений. Бландина, претерпевши жестокое избиение и раскаленный стул, была завернута в сеть и предоставлена разъяренному быку, который несколько раз подбрасывал ее в воздух. В конце концов эту невинную жертву закололи…
Идолопоклонники признавались, что никогда еще женщина столько не претерпевала, и притом с таким мужественным постоянством. В течение шести дней тела мучеников подвергались всяким оскорблениям, а потом, чтобы не оставить нам на земле никаких останков, враги сожгли их и бросили в реку».
И все эти зверства совершались при «добродетельном и мудром» Марке Аврелии! Все же до III века истязания не были еще, так сказать, узаконены, лишь с III века они были приняты за правило, сведены в систему.
Иногда исповедники бывали посылаемы на работы в рудники – каторжные работы того времени. Но эти смягчения являлись редкостью. Большей частью для христиан все их испытания оканчивались смертью. Самый род смертной казни был различен. Одних обезглавливали, других бросали на съедение диким зверям, третьих сжигали.
Перпетуя должна была испытать второй род смертной казни. Она была приговорена на растерзание диким зверям в ближайшие праздники.
По старинному обычаю, тем, которые осуждены были на съедение, накануне смерти готовили пиршество. Еще один раз, последний раз в этом мире, они могли воспользоваться и насладиться дарами жизни. Перпетуя и ее товарищи по темничному заключению, мужчины и женщины, отправляли агапу, «вечерю любви»,– и своды мрачной темницы оглашались гимнами в честь Христа.
Страдания святой Перпетуи и иже с нею умученных
Наконец настал последний день. Но христиане держались с таким замечательным спокойствием и достоинством! Когда они приблизились к воротам амфитеатра, хотели принудить их надеть другое платье: мужчин – красные мантии жрецов Сатурна [12], женщин – белые повязки жриц Цереры [13], по обычаю, связанному с кровавым культом финикийского [14] божка Ваала [15]. Но Перпетуя от лица всех остальных восстала против этого:
«Мы добровольно пришли сюда не для того, чтобы быть лишенными своей свободы,– мы своей жизнью жертвуем для того, чтобы не испытывать ничего подобного!»
Трибун [16] признал справедливость этого требования. Перпетуя прославила Бога за то, что пришло время сокрушить голову мерзкому финикийцу! Войдя в амфитеатр, осужденные обратились к народу и напомнили о Суде Божием. Раздраженный этим, народ потребовал, чтобы мучеников бичевали, и кровожадное требование было немедленно исполнено. Но страдальцы радовались, что Господь удостоил их этой части Своих страданий.
Мужчин отдали на съедение леопардам, львам и медведям. Перпетуя и ее подруга, Филицитата [17], должны были подвергнуться растерзанию диким быком. С мучениц сорвали платье и надели на них сеть. Но их стыдливость произвела впечатление даже на дикую толпу, собравшуюся на кровавое зрелище.
На мучениц снова надели одежды. При первом ударе животного Перпетуя упала навзничь. Но так как более всего она опасалась, чтобы не раскрылось ее платье, то поспешила закрыться, думая более о целомудрии, чем о муках. Она старалась завязать и прибрать свои волосы: ей не хотелось страдать с распущенными волосами (это – знак печали, а не радости и торжества). Потом она поднялась, подошла к своей сестре по страданиям, Филицитате, подала ей руку… и обе вновь стали твердо и спокойно.
Толпа увидела себя побежденной, и обе подвижницы были уведены из амфитеатра. Перпетуя вдруг, словно пробудившись, к великому удивлению присутствовавших, спросила, когда же ее поставят против дикого быка.
И, когда ей сказали, что это уже было, она не хотела верить, пока не увидела следов на своем теле и одежде. Затем, обратясь к присутствующим, произнесла следующие слова: «Будьте тверды в вере, любите друг друга. Наши страдания да не устрашат вас!»
По обыкновению, гладиаторы убивали тех мучеников, которые оставались в живых после травли зверями. Народ не мог отказать себе в удовольствии насладиться этим зрелищем, и Перпетуя с Филицитатой снова были введены в амфитеатр. Тут они дали друг дружке прощальный поцелуй и стали спокойно готовиться к смерти.
Увидя занесенную над собой руку, Перпетуя издала слабый крик, но то была минутная слабость, невольная дань природе. Быстро схватила она дрожавшие руки молодого гладиатора, приставила кинжал к своей шее и безмолвно приняла смертный удар.
Так пострадала и умерла Перпетуя (+ 202/203).
Память ее празднуется 1 февраля.
Источник: Хитров Михаил, прот. Дуновение вечности: Светочи христианства. Цветы с «Луга духовного». – М.: Правило веры, 2006. — С. 224-245.
Примечания
[1] Карфаген – древнейшая знаменитая колония Финикиян на севере Африки, достигшая в древности высшей степени могущества и разрушенная в 146 году до Р.Х.; на развалинах древняго Карфагена, при первых римских императорах возник новый Карфаген, который существовал с большим блеском в продолжение весьма долгого времени. В Карфагене весьма сильно был развит языческий греко-римский культ со всеми его суевериями.
[2] Галлия – историческая область в Западной Европе, занимавшая территорию между рекой По (Северная Италия) и Альпами и между Альпами, Средиземным морем, Пиренеями (горная система – граница между Францией и Италией) и Атлантическим океаном. Часть современных Италии, Франции, Люксембурга, Бельгии, Нидерландов и Швейцарии. С 16 г. до P.X. римская провинция.
[3] Первомученик Стефан († 34) – апостол от семидесяти, архидиакон и первомученик. Память 15 сентября, 27 декабря, 4 января и 2 августа.
[4] Сатур (Сатир) Карфагенский († 202/203) – мученик. Память 1 февраля.
[5] Ориген (ок. 185-253/254) – богослов, церковный деятель и писатель.
[6] Прокуратор – в Римской империи высокая чиновничья должность – управление небольшими провинциями.
[7] Санкт (Сакт) Вьеннский († 177), диакон – священномученик. Память 25 июля.
[8] Александр Фригиец, Лионский († 177), врач – мученик. Память 25 июля.
[9] Аттал Пергамец, Лионский († 177) – мученик. Память 25 июля.
[10] Бландина Лионская († 177) – мученица. Память 25 июля.
[11] Понтик Лионский († 177), отрок – мученик, брат Бландины. Память 25 июля.
[12] Сатурн – в римской мифологии бог земледелия.
[13] Церера – в римской мифологии богиня плодородия.
[14] Финикия – историческая область на восточном побережье Средиземного моря севернее Палестины.
[15] Ваал (Баал) – в финикийской мифологии божество плодородия и войны.
[16] Трибун – в Древнем Риме высшее выборное должностное лицо из плебеев (представителей низших слоев).
[17] Филицитата Карфагенская († 202/203) – мученица. Память 1 февраля.