Царственная мученица Царица Александра

В самом конце III века разразилась последняя решительная борьба старого римского язычества с христианством. Укрепленное твердым правлением Диоклетиана [1], римское государство внешне благоденствовало, но тем очевиднее становилась истина, что весь старый государственный строй, всецело опиравшийся на древнее язычество, лишился внутренней нравственной опоры ввиду громадных успехов христианства.

И вот — вместе с внешним укреплением государства — созрела мысль о необходимости укрепить те нравственные опоры, на которых держался старый государственный строй, обновить древнее язычество и — поразить, наконец христианство.

Древнее языческое государство и Церковь стояли — одно против другой — в непримиримом противоречии. Сохранился рассказ, прекрасно обрисовывающий отношения двух сторон. Однажды в присутствии императора предстояло совершить торжественную жертву. Внутренности жертвенного животного должны были открыть волю богов. В свите императора были и христиане. И, когда верховный жрец приносил жертву, христиане осенили себя крестным знамением в знак того, что они не принимают участия в жертвоприношении.

Св. царица Александра Римская

Верховный жрец пришел в ужас, когда, всматриваясь в кровавые внутренности жертвы, не нашел ожидаемых знаков. Жертва еще раз была принесена — и новый ужас! Никаких признаков воли богов не было открыто. «Боги отказываются от жертв,— вскричал жрец,— потому что тут находятся люди, препятствующие появлению богов ненавистным для них знамением!»

Христианство лишало язычество всякой силы!

Поэтому Диоклетиан считал свое дело незаконченным, ибо видел, что внутренние основы старого языческого здания серьезно расшатаны. Сокрушением Церкви он предполагал окончательно упрочить труд всей своей жизни.

Началось гонение на христиан, несравненно более грозное, чем все предшествующие: последовали четыре эдикта, один суровее другого. Железная воля Диоклетиана и неукротимая ненависть к христианству его помощника Галерия [2] давали им чудовищную силу…

Страшным сигналом к поголовному беспощадному истреблению христиан было осквернение великолепной христианской церкви в Никомидии на рассвете 23 февраля 303 года — этот день должен был положить предел существованию христианства.

…Отряд воинов, окруживши храм, ворвался внутрь. Двери разломаны, найденные священные книги предаются пламени, украшения разграблены, растащены, обезображены. Храм очень быстро разрушен чуть ли не до основания… Христиане с ужасом взирали на гибель святыни, но были и еще глаза, которые из расположенного рядом императорского дворца с глубокою тоскою смотрели на это зрелище, однако об этом — дальше…

Церковные историки со скорбью описывают нам страдания христиан: «По всей империи открылось зрелище выше всякого описания: повсюду заключали христиан целыми тысячами. Темницы, предназначенные для убийц и злодеев, расхищающих гробницы, наполнились епископами, пресвитерами, диаконами, чтецами, так что осужденным за злодеяния не оставалось в узилищах места. Отказывающихся от идольских жертв повелевалось мучить тысячами пыток и истязаний.

Иных распинали, иных терзали бичами, железными крючьями или острыми черепками, одних скоблили, с других сдирали кожу, третьих колесовали, разрывали крепко стянутыми сучьями дерева, морили голодом, вешали вниз головой, обливали растопленным свинцом. Одним сверлили пальцы острыми тростями, других жгли на медленном огне, третьим растягивали суставы или обрезали одну часть тела за другой, так что некоторые мученики, умирая, едва походили на людей…»

Невозможно исчислить всех родов мучений, которых вкусили верующие!.. Целых томов книг недостаточно для описания страданий, потому что ежедневно изобретались новые, более тяжкие роды смертей. Иные из получивших на то власть от робости переступали даже данные им повеления; другие руководствовались собственною фанатическою ненавистью к христианству или увлекались природною жестокостью характера; некоторые желали тем угодить верховной власти или проложить себе путь к возвышению.

Свирепство доходило до такой степени, что измученных лечили, чтобы снова мучить! Все это делалось для того, чтобы не допускать христиан до обретения славы мучеников и отклонить от веры. Были, однако, и такие, что предавали смерти христиан немедленно, полагая, что против них идет действительно война и сражение…

Железо притуплялось и ломалось, и сами убийцы, утомившись, поочередно сменяли друг друга… Но всех поражало тогда дивное рвение, истинно Божественные сила и бодрость верующих во Иисуса Христа. Едва был произносим приговор над одним, немедленно являлись другие и исповедовали себя христианами, как бы вовсе не думая об ужасах и многообразных видах мучений.

Истребление христиан было производимо с неумолимою последовательностью и строго обдуманною системою. В каждом городе был объявлен день, в который все жители — мужчины, женщины, дети — должны были явиться в языческий храм для принесения жертвы.

Для этого заранее составлялись точные списки народонаселения местности, по которым и вызывали всех. Бегство было практически невозможно. Во всех судах или присутственных местах были поставлены жертвенники, и чиновники зорко наблюдали, чтобы каждый, пришедший по делу, наперед совершил жертвоприношение. А на площадях непрерывно происходили пытки и истязания, которым порою подвергалось до ста человек в день…

А между тем император, по указам которого происходили все эти ужасы, имел жену, имел дочь… и обе были христианки!

* * *

Великолепна была новая столица империи — Никомидия, где жил неограниченный обладатель мира Диоклетиан. Театры, амфитеатры, цирки, термы, колоннады, дворцы соперничали великолепием и громадными размерами с римскими. Царский дворец, выстроенный в виде стана, состоял из множества роскошных зданий. В этом-то городе и дворце Диоклетиан поражал своих подданных «божественным» величием.

Не довольствуясь багряницей [3], император облачался в роскошные шелковые или парчовые одежды, унизанные жемчугом и драгоценными камнями. На голове он носил диадему, белую повязку, вышитую жемчугом. Обувь также сияла драгоценными камнями. Доступ к особе императора был очень труден. Многочисленные классы придворных служителей разных наименований толпились во дворце. Счастливец, удостоившийся предстать пред лицо государя, падал на колени и повергался ниц. Царственный блеск Диоклетиана должна была разделить и его супруга, Александра-Приска.

Но была ли она счастлива, удовлетворяла ли ее душу эта страшная высота, на которую судьба ее поставила? К чести Диоклетиана следует сказать, что и он был выше той блестящей обстановки, которою он окружил себя. Он находил ее полезною из политических видов: бесконечно возвышая особу императора над простыми смертными, эта обстановка поражала его подданных и внушала уважение к верховной власти.

Тем менее весь этот блеск, так много говоривший о земном величии, мог удовлетворить императрицу, поклонявшуюся Распятому на кресте. Но имелась еще одна причина, вследствие которой жизнь императрицы была еще более тягостною среди всей царственной роскоши.

Диоклетиан был одним из самых характерных представителей вымиравшего язычества. Нам известен случай из истории его возвышения, связанный с суеверием, проходящим через всю его жизнь. Диоклетиан был сыном одного далматского раба [4]. Поступив в военную службу, Диоклетиан долго занимал низшие должности. Однажды, будучи уже в чине унтер-офицера, он стоял в Люттихском [5] лагере. Во время пирушки некая друидка [6], получивши от него несколько мелких монет, заметила ему:

— Что ж ты так скуп?

— А вот погоди, сделаюсь императором — буду щедрее! — отвечал со смехом Диоклетиан.

— Чему смеешься? Ты станешь императором, когда убьешь кабана! — возразила друидка.

Впоследствии своими военными талантами и храбростью Диоклетиан дослужился до чина генерала… И вот — по смерти императора Нумериана [7] —на военном совете судят префекта гвардии Апра по подозрению в цареубийстве. Лишь только Апр входит в собрание генералов, в числе которых был и Диоклетиан, последний бросается на префекта и тотчас закалывает его, воскликнув: «Вот наконец-то я убил кабана!» (имя Арег значит «кабан»).

Диоклетиана немедленно избрали императором. Во дворце Диоклетиан постоянно окружал себя предсказателями, которые ежедневно всматривались во внутренности жертвенных животных, стараясь угадать будущее. Оракулы, знамения и сны не выходили у императора из головы.

Себя он считал под особым Божественным покровительством и величался Иовием, то есть сыном Юпитера. Храм Зевса-Юпитера был самым величественным зданием в Диоклетиановых дворцах. Императорская мантия была мантиею Зевса. Во всех комнатах дворца возвышались алтари, на которых непрестанно совершались священные возлияния и воскурения фимиама. Империя — по Диоклетиану — была созданием языческих богов, под их охраной выросла и существовала…

И у такого-то человека жена была христианка! Когда и из какого звания взял себе Диоклетиан Александру в супруги — мы не знаем. Но тяжело было положение императрицы среди языческого двора. Правда, христиан было уже так много во всех сословиях, что они в большом числе состояли и в рядах придворных Диоклетиана. Даже сам начальник двора был христианин!

Тем не менее со стороны императрицы на каждом шагу требовалось столько самой бдительной осторожности!.. Следует, кстати, еще раз напомнить благочестивому читателю, что вполне оценить всю тяжесть положения христианина и — особенно — христианки возможно, только если обратиться к христианской семье. Проследить жизнь верующего человека в стенах дома, среди каждодневной обстановки. И тогда мы обнаружим: в частной жизни что ни шаг, что ни движение, что ни слово — то неколебимое исповедничество…

У Диоклетиана от Александры была дочь Валерия. Разумеется, мать еще в детстве успела внушить ей свои христианские убеждения. Это глубоко связало обеих — до самой кончины они оставались неразлучны. Валерия отличалась замечательною красотою и благородством в манерах, напоминая собою старинных римских матрон, с которыми отец, любуясь дочерью, часто и сравнивал Валерию. В то же время Валерия была единственною отрадою матери.

Но в 293 году воля императора приготовила им обеим неожиданный и жестокий удар. Диоклетиан назначил себе соправителем Максимиана [8] и послал его управлять западною половиною империи. Вскоре Диоклетиан и Максимиан избрали себе еще по одному помощнику. Эти помощники должны были и наследовать соправителям.

За своего помощника Галерия Диоклетиан решил выдать свою дочь. Галерий был высокого роста, статный воин, но происходивший, как и Диоклетиан, из низкого звания. По характеру он был груб, жесток и неукротим. Язычеству предан до фанатизма. Кроме того, он был женат и имел сына, но теперь, по воле Диоклетиана, он должен был развестись, чтобы вступить в брак с Валерией. Не в характере деспота было спрашивать о согласии матери или дочери на брак. Обе они хорошо понимали, что всякое сопротивление было бы совершенно бесполезно.

Покорившись воле отца, Валерия оказалась примерною супругою своего сурового мужа. Мало того, она усыновила Галериева мальчика и воспитывала его с нежностью и заботливостью родной матери. Галерию Диоклетиан отдал в управление иллирийские [9] провинции и Грецию, оставивши за собой Фракию [10], Азию и Египет. Валерия вместе с мужем должна была отправиться в его резиденцию — Сирмий [11]. Мать ее осталась одинокою среди огромного дворца-стана, наполненного язычниками и язычницами.

Нет сомнения, что Диоклетиан знал о христианстве своей жены и дочери. Чрезвычайно преданный язычеству, он, однако же, был настолько здравомыслящим человеком, что сначала не преследовал христиан. Тонкий политик, он хорошо понимал всю опасность преследования столь могущественного уже в то время и столь многочисленного общества.

К тому же ко времени Диоклетиана даже среди язычников произошел замечательный поворот в пользу христианства. Нелепые подозрения и обвинения, которые раздавались в устах язычников против христиан в более ранние времена, уже рассеялись. Христиане нередко пробуждали в язычниках невольное уважение своею добродетельною жизнью. Здравый смысл уже бесповоротно осуждал бесчеловечные жестокости прежних времен против людей, не повинных ни в чем. Так рассуждала основная масса язычников, такого образа мыслей держался и сам император.

К тому же его поглощали — более всего — чисто практические интересы: войны с соседями и заботы по благоустройству своего обширного государства. Таким образом, шумливая фанатическая партия, стоявшая за подавление христианства, не имела себе надежной опоры. Тем с большею радостью фанатики вымиравшей религии услышали о неожиданном возвышении Галерия.

Галерий был в полном смысле слова изувером язычества и далеко не имел того государственного такта, каким отличался его тесть. Он и стал во главе фанатически настроенной языческой партии, которая тем более разжигалась ненавистью к христианству, чем более чувствовала неизбежность скорого и безвозвратного падения идолослужения.

Галерий старался всеми мерами побудить своего державного тестя к преследованию христиан, но всякий раз встречал упорное сопротивление. Диоклетиан обыкновенно отвечал, что уже и раньше было сделано немало попыток к искоренению христианства, но, несмотря на страшные, кровавые меры, дело не имело никакого успеха. То же самое будет, мол, и теперь. Преследование христиан породит только одно беспокойство и смуты. Галерию никогда не удалось бы побудить тестя к гонению, если бы он не задел самую чувствительную струну — политические взгляды императора.

В изображаемое нами время Диоклетиан начал заметно стареть. Однако он ни на минуту не переставал быть императором. Всякий раз, как он показывался народу, все видели величавого старика, немного, правда, согбенного, но высокого ростом, с твердою походкою, с царственною осанкою.

Когда этот сухощавый старик, с коротко остриженными седыми волосами и бородою, с большим орлиным носом, умными голубыми глазами, садился на трон, со всеми атрибутами Зевса-Громовержца, с диадемою на голове и с длинным жезлом черного дерева в руках,— он все еще производил сильное впечатление на подданных. Тем не менее недуги старости уже подкрадывались к нему и порою давали себя сильно чувствовать.

Он должен был признать себе, что заметно дряхлел: ужели подвиг всей его жизни, подвиг восстановления Римской державы, должен остаться незаконченным, величественное здание — без увенчания? Приближался срок, который он сам назначил для сложения с себя власти. Прочным ли он оставит государство, с виду сильное, но с глубокою рознью в умах и верованиях? Не должно ли одно духовное начало одушевлять громадный государственный организм?

Такого рода соображения возымели решительное действие на Диоклетиана, хотя он и продолжал отказываться от всяких кровавых мер. Да они и не понадобятся, говорили ему. Фанатизм христиан уже значительно ослабел. Долгие годы спокойствия приучили их дорожить жизнью и земными благами. Достаточно будет принять некоторые меры строгости — и христиане массами будут возвращаться к государственной религии.

Хитрые вожди языческой партии отлично знали, чего хотели. Им нужно было добиться только начала преследования, а затем Диоклетиан, страшный деспот, не выносивший противоречий, как по наклонной плоскости дойдет до крайних мер жестокости. Встретившись с твердостью христиан, старик, избалованный счастьем и могуществом, уже не в силах будет сдержать себя, да и мужество христиан всего более поможет делу… Увы, все это как нельзя более оправдалось…

* * *

Первые примеры мужества христиан достаточно раздражили гордую душу Диоклетиана. Вдруг во дворце произошел пожар, повторившийся через пятнадцать дней с новою силою. Галерий, в то время уже возымевший решительное влияние на быстро опускавшегося Диоклетиана, уверил старика, что эти поджоги — дело христиан.

С радостью видел злейший враг христианства, как гнев старого императора против мнимых поджигателей доходит до исступления.

Может быть, в это время раздался и робкий протест против этой клеветы со стороны императрицы. Может быть, она напомнила ему о Нероне и пожаре Рима, клеветнически приписанном христианам. Диоклетиан, больше всего боявшийся, как бы не приписали лично ему кровавых жестокостей, при этом напоминании пришел в безумную ярость.

Выхватив кинжал, Диоклетиан с пылающим взором бросился на императрицу. Страшно испуганная, мать в одно мгновение очутилась у одного из языческих алтарей, которые чуть не на каждом шагу встречались во дворце. Дочку к ней присоединил уже сам Галерий.

Громовыми голосами, поднявши мечи над головами беззащитных женщин, тираны потребовали от них идольского жертвоприношения и, вложивши им в руки фимиам, трясли их перстами над алтарем, рассыпая благовонную смолу… Александра и Валерия, не помня себя от ужаса, пали без чувств у подножия алтаря…

Вскоре по дворцу поползли слухи о том, что император заставил свою жену и дочь отречься от Христа. Эти рассказы, огорчая христиан, приводили в восторг жрецов и гадателей. Нет надобности добавлять, как мать и дочь горько оплакивали свое невольное отречение…

Из истории гонений мы знаем много случаев, когда христиане, смутившись при первом нападении врагов и отрекшись от Христа, потом, вследствие невыносимых терзаний совести, вновь являлись на суд и добровольно становились в ряды исповедников. В слезах раскаяния и сокрушения они почерпали необоримые силы. Из глубины падения воскресало мужество, изумлявшее всех — и христиан, и язычников. То же произошло и теперь. Невольная измена вере глубоко потрясла душу императрицы, и она ощутила в себе силы, которых прежде не знала. Она готова была теперь скорее претерпеть мученичество вместе со страдавшими братьями, чем жить в языческом дворце. Она решилась променять свою императорскую диадему на венец мученицы.

После поджогов во дворце император с яростью отдался гонениям против христиан. Дошло до того, что он сам присутствовал при допросах, а нередко и при совершении казни. Природная жестокость проснулась в нем. В числе святых исповедников, подвергшихся допросу Диоклетиана, находился юный красавец и доблестный воин Георгий [12].

В двадцать лет он уже имел чин военного трибуна. Блестящая будущность ожидала его. Император оказывал ему видимую благосклонность. Но Георгий, объявив себя христианином, смело обличил Диоклетиана в бесчеловечной жестокости против ни в чем не повинных людей. Невозможно описать ярость императора! Георгий был подвергнут ужасным истязаниям.

Чего только не изобрела исступленная злоба Диоклетиана! Георгия — в присутствии императора — колесовали посредством колеса с острыми ножами. Юноша мужественно славил Христа… Наконец, обессиленный невыносимою пыткою, весь истерзанный и облитый кровью, умолк…

— Умер! — воскликнули, торжествуя, палачи.

— Георгий, где же твой Бог? Что же Он не пришел избавить тебя? — засмеялся тиран, взирая на безжизненное тело юноши.

Но едва Диоклетиан сделал несколько шагов по направлению к храму Аполлона, собираясь принести жертву, как разразился страшный удар грома и вся дворцовая площадь, точно загоревшись, осветилась ослепительным блеском молнии. Многим послышался голос: «Не бойся, Георгий! Я с тобою!»

И на глазах всех совершилось дивное знамение. Георгий сам сошел с колеса, с обновленными силами, бодрый и готовый на новые подвиги.

Императрица смотрела на мучения Георгия с высокого помоста языческого капища [13]. Пораженная чудом, она громко исповедала славу и могущество Христа, но стоявшие близ нее придворные из христиан быстро окружили ее и, умоляя не подвергать свою жизнь неминуемой опасности, уговорили скрыться во дворце.

Долго еще, все возрастая в лютости, продолжались мучения святого Георгия, повергая в изумление всех, даже самого Диоклетиана. Наконец мужественный исповедник осужден был на смерть, поборов и посрамив язычество. Узнав об этом, императрица, исполненная святого одушевления, предстала пред своим мужем… Затем, бросившись к ногам святого Георгия, громко воскликнула:

— Боже, Георгия помилуй! Ты один Истинный и Всемогущий!

Лицо Диоклетиана исказилось от дикой злобы. У него перехватило дыхание, и, побледнев, он едва проговорил несколько слов. Смысл их был понятен. Повелительный жест — и великомученика вместе с императрицею повели на казнь. Слезы заструились из глаз не только христиан, но даже и язычников… Однако присутствие Диоклетиана сковывало уста всем. Впрочем, царственный старец вскоре удалился во дворец и заперся во внутренних покоях.

С пламенем Христовой веры в устремленных к небу очах императрица шла на казнь… Но — дух бодр, а плоть немощна… Исстрадавшись потрясающими событиями, она вдруг почувствовала страшный упадок сил. У нее потемнело в глазах. Она пошатнулась и, едва успев сказать: «Дайте отдохнуть», опустилась без чувств на землю. Голова бессильно упала на грудь… Императрица скончалась?! Воины почтительно окружили ее.

Немедленно прибыл министр императорского двора и повелел с подобающею почестью поднять безжизненное тело страдалицы. По его распоряжению императрицу скрыли от любопытных взоров толпы. Георгий же прославил Бога и мужественно встретил смерть.

Так записано в «Деяниях святых» [14], и это повествование о кончине императрицы лучше всего подтверждает подлинность и достоверность рассказа.

Очевидно, рассказ о страданиях и мученической кончине святого Георгия был записан если уж не одновременно, то в самом непродолжительном времени после описанных событий. Если бы правдивый повествователь составлял свой рассказ в более позднее время, ему пришлось бы отнести кончину императрицы к 314 году, когда она действительно претерпела мученичество за Христа.

Но в начале гонений, именно до ноября 303 года, когда Диоклетиан уехал в Рим, все были уверены в кончине императрицы, кроме разве весьма немногих лиц, знавших истину. В это время, очевидно, и был записан дошедший до нашего времени рассказ о мученичестве святого Георгия.

* * *

Итак, императрица не умерла — с нею случился глубокий обморок. Всего вернее, что министр императорского двора, ревностный христианин (между прочим, состоявший в переписке со святителем Феоною [15], епископом Александрийским), убедил императрицу отказаться от новых решительных поступков и на время скрыться в безопасном убежище от ярости Диоклетиана.

Так естественно разрешается мнимое противоречие между «Деяниями святых» и бесспорными историческими свидетельствами о том, что императрица претерпела мученическую кончину в 314 году. Подобных случаев было особенно много в гонение Диоклетиана. Впрочем, Диоклетиан, если бы узнал истину, едва ли бы стал преследовать свою супругу. Вероятнее всего, что он сам чувствовал глубокое угрызение совести. Может быть, кровавый призрак Нерона не раз воскресал в душе его. Он даже рад был бы убедиться в том, что его ужасное приказание осталось без исполнения.

Св. мч. Александра Римская

Вскоре после несчастного события император уехал в Рим. Отпраздновав великолепный триумф в Риме, он возвратился в Никомидию с решением сложить с себя власть. В декабре он тяжело заболел. Видно, «кончина» императрицы и потрясающие события жестоких гонений не прошли и для него даром… Начались публичные моления. К середине декабря болезнь приняла особенно опасный оборот. Тринадцатого декабря во дворце ничего не было слышно, кроме рыданий: все было объято оцепенением и страхом.

Слух о смерти императора распространился по городу. На другой день этот слух умолк, и приближенные Диоклетиана выглядели уже веселее. Однако некоторые подозревали: не скрывают ли смерть императора до прибытия Галерия из опасения, чтобы войска не приняли какого-либо самовольного и неожиданного решения?

Диоклетиан не мог рассеять этих подозрений иначе, как выйдя из своего глубокого уединения и показавшись народу. Первого марта он явился всенародно, но его едва можно было узнать: так обезобразил его страшный недуг. Он возвратился к жизни, но это была уже не жизнь. Часто на императора находил угрюмый столбняк, и он точно лишался разума. Временами, правда, сознание посещало его. Первого мая Диоклетиан отрекся от власти. Бледный, исхудалый, разбитый нравственно и физически, старик в последний раз вступил на трон… Немедленно после отречения он уехал в Далмацию, на свою родину.

События после того потекли с пугающею быстротою. Вместе с Диоклетианом отрекся от власти, хотя и пожалел об этом, и Максимиан. На Востоке полновластным властителем остался Галерий. Он назначил себе в соправители сперва Максимина [16], а затем еще и Лициния [17]. Максимин правил Сирией [18] и Египтом, а Лицинию вверены были иллирийские провинции.

Однако Галерию недолго пришлось наслаждаться властью. Бесстыдный тиран, проводивший время в мучительстве, распутстве и возведении огромных построек, вызывал всеобщую ненависть. Один современник так описывает «развлечения» Галерия: «В случае обыкновенных и неважных дел у него готовы были для каждого кресты или уж медные цепи…

Вбиваемы были колья в землю, и к ним привязывали тех, кого секли розгами. Он выкармливал медведей такого же дикого свирепства, какого удостоился сам, и для препровождения времени приказывал приводить их к себе в покои. Он предавал медведям людей и когда видел, как эти несчастные бывали раздираемы, то смеялся от души. Стол его был обагрен кровью человеческою.

Огонь был казнью простых христиан: император приказывал медленным огнем жечь осужденных. Привязавши их к столбу, подкладывали огня понемногу, чтобы сперва обжечь только пятки; потом облагали горящими факелами все члены, чтобы ни одна часть тела не осталась без страдания. Усиливая муки, христиан обливали водою, заставляя пить ее, дабы не постигла их скоро смерть, которую, однако же, замедляли только несколькими минутами. Между тем огонь, сожигая всю плоть, проникал до костей,— тогда зажигали костер, куда христиан и ввергали. Потом кости несчастных обращали в прах и бросали в море или в реку».

Однако свирепого гонителя в 311 году постигла ужасная, отвратительная болезнь: он сгнил, заживо разъедаемый червями… Сокрушенный страшною болезнью, Галерий обратился с мольбою к Богу христиан… Не видно ли в этом влияния супруги Валерии, руководившейся советами матери?

В изданном за несколько недель до смерти указе император объявил: «Мы, по сродному нам человеколюбию имея всегда привычку прощать людям, соблаговолили оказать им знаки нашей милости. Вследствие чего мы дозволяем христианам исповедовать христианскую религию и иметь свои собрания, лишь бы только не происходило в них чего-либо незаконного.

Пользуясь нашим снисхождением, да молят они Бога своего о нашем здравии, о благоденствии империи нашей и о собственном их сохранении, дабы империя вечно процветала и они жили в ней спокойно».

Но Бог не благоволил тронуться раскаянием Галерия — все тело его обратилось в гной…

Так Бог покарал нечестивого злодея!

Рукою Провидения сохраненная для жизни, императрица Александра была единственною нравственною опорою своей несчастной дочери. Жила ли она вместе с нею у зятя или, скрываясь в глубоком уединении, виделась с нею только по временам, мы не знаем. Мы видим их неразлучными лишь по смерти Галерия.

Дочь Диоклетиана после смерти мужа искала убежища у Максимина, облагодетельствованного Галерием. Но Максимин, подобно Галерию, отличался крайне развратною жизнью. Валерия не сняла еще траурных одежд, как Максимин, прельстившись ее красотою, сделал ей предложение выйти за него замуж. Он был женат, но обещал развестись со своею женою.

Благородная Валерия отвечала так, как прилично было ее званию: «В моем печальном положении нельзя и думать о замужестве. Еще не остыл прах моего мужа, усыновившего тебя. Не ты ли называл меня матерью? Да ты и не имеешь никакого повода к тому, чтобы прогнать от себя женщину безупречного поведения». Получив такой достойный отказ, Максимин пришел в ярость. Отняв все имущество у Валерии и конфисковав ее обширные поместья, он сослал ее в заточение вместе с неразлучною спутницею, императрицею Александрою. В сирийских пустынях, в жалкой деревушке, должны были жить жена и дочь Диоклетиана.

С изумлением жители восточных провинций империи видели в столь бедственном положении двух царственных женщин, пред высоким саном которых они привыкли склоняться в течение многих лет…

Диоклетиан в своем сельском уединении узнал о жалкой судьбе своей жены и дочери и отправил посольство к Максимину с просьбою, чтобы он отпустил к нему жену и дочь — «закрыть глаза подавленному горем отцу». Но на ходатайство одряхлевшего льва Максимин не обратил никакого внимания… Максимин, впрочем, скоро умер, именно в 313 году. Императрицы освободились из своего заточения.

Они тайно прибыли в Никомидию и явились с мольбою о помощи к Лицинию. Царственные женщины тем более могли рассчитывать на покровительство Лициния, что хорошо знали о его дружбе с Константином, великодушным покровителем христиан. Кроме того, сестра Константина вышла замуж за Лициния. Вместе они в Милане [19] в 313 году обнародовали торжественный эдикт, ограждавший христиан от всяких обид, гонений и предоставлявший им полную свободу вероисповедания.

Завладев Востоком, Лициний на торжественных празднествах в Никомидии объявил, что миланский эдикт распространяется на всю подвластную ему восточную половину империи. Но все это было одно притворство. Лициний оказался столь же свирепым извергом, как и Галерий, и втайне был заклятым врагом христианства.

Приняв императриц с притворною ласкою, он вскоре приказал умертвить сына Галерия от первого брака, двадцатилетнего юношу, к которому Валерия так привязалась! Валерия и Александра в ужасе бежали из дворца. Лициний приказал разыскать их и убить.

Этим он впервые обнаружил свою ненависть к христианству, которую скрывал до поры до времени из страха пред Константином, державным повелителем Запада. Императрица Александра должна была принять мученический венец, которого так давно желала душа ее. Единственно, что еще привязывало ее к жизни,— это любовь к Валерии, с которою она неразлучно делила несчастия, подкрепляя дочь верою в Отца Небесного.

Пятнадцать месяцев скрывались императрицы от своего жестокого гонителя и наконец схвачены были в городе Фессалоники [20]. Окруженные свитою, подобавшею их званию, обе императрицы были отведены на казнь. Императрица Валерия шла на смерть мужественная и величественно-прекрасная. Лицо ее матери горело святым одушевлением. Ее пламенное желание исполнялось, и как исполнялось! Неразлучные при жизни, мать и дочь вместе сподобились умереть за Христа!.. Огромная толпа народа сопровождала их на казнь, проливая горькие слезы при виде цариц, отличавшихся смиренным благочестием и безупречною жизнью. Им отрубили головы, а тела бросили в море. Так окончила свою страдальческую жизнь благоверная царица Александра (f 303 или 314). Говорят, что Диоклетиан в своем роскошном уединении окончил жизнь самоубийством, чтобы не дожить до еще больших оскорблений…

Православная Церковь празднует память святой мученицы благоверной царицы Александры 23 апреля вместе с памятью святого великомученика Георгия.

Источник: Протоиерей Михаил Хитров. Дуновение вечности. Светочи христианства. 2-е изд. М., 1903.

Примечания:

[1] Диоклетиан (243 — между 313 и 316 гг.) — римский император в 284—305 гг. В 303—304 гг. предпринял гонения на христиан.

[2] Галерий (242—311) — римский император с 293 г., один из главных инициаторов преследования христиан.

[3] Багряница (порфира) — драгоценная ткань багряного цвета; одежда из этой ткани, например мантия монарха.

[4] Далмация — историческая область (современные Черногория и Хорватия). С I в. по Р. X. римская провинция.

[5] Люттих — город в Галлии. Ныне г. Льеж в Бельгии.

[6] Друиды — жрецы у древних кельтов (индоевропейское племя, населявшее Галлию); были и прорицателями.

[7] Нумериан (f284)— римский император с 283 г. Убит.

[8] Максимиан (240 — 310) римский император (286—305, 307—310), соправитель Диоклетиана.

[9] Иллирик — историческая область, состоявшая из двух римских провинций: Паннонии (часть современных Венгрии, Югославии и Австрии) и Далмации. С серед. I в. до Р. X. римская провинция.

[10] Фракия — историческая область на востоке Балканского полуострова. С 46 г. по Р. X. римская провинция.

[11] Сирмий — город, с кон. III в. по Р. X,—императорская резиденция и столица провинции Паннония. Ныне г. Сремска-Митровица в Сербии.

[12] Георгий Победоносец (f 303) — великомученик. Память 3, 10, 26 ноября и 23 апреля.

[13] Капище — культовое сооружение у язычников.

[14] «Деяния святых»— см.: «Акты мученические» (119).

[15] Феона Александрийский (f299), епископ (282—299). Память 23 августа.

[16] Максимин Даза (f 313 — римский император с 309 г.

[17] Лициний (ок. 263—325) — римский император в 308—324 гг. Казнен.

[18] Сирия — историческая область между р. Евфратом и Средиземным морем. С 64 г. до Р. X. римская провинция.

[19] Милан (Медиолан) — город в Северной Италии.

[20] Фессалоники (Солунь)— город и порт в Греции. В Византийской империи второй по значению город после Константинополя.